Игорь Ларионов и Марина Андриевская

26 зал

5.12-15.12

Блажен живописец, которого не терзают демоны расчета и рассудка. Его задача – быть охотником, умеющим видеть и ждать. Смысл творчества, а значит и жизни художника, воистину непознаваем, но не верный ли это путь – принимать бытие безусловно, с легким дыханием, как принимают солнечный свет деревья, птицы, трава, приобщаясь к тем ритмам жизни, что скрыты для холодного разума?

Наверное, в этом секрет поразительного успеха работ Игоря Ларионова – он освящает будни, заставляет удивляться игре огоньков ночного города, рисунку полуденной тени на беленой стене крымского дома, щемящей грусти последних хризантем на последнем солнце бабьего лета. И, в конце концов, дарует нам простую веру: утро – это залог того, что будет хороший день, вечер – значит завтра будет прекрасное утро.

В живописи художника много солнечного света, блеска воды, динамики. Пишет ли он уступы скал над дышащим зеркалом Средиземного моря, утреннюю дымку каналов Венеции или фонтаны Лувра, каждая из работ – чувственное противостояние механистичности нашего «цивилизованного» бытия. Недаром художник считает этюд не вспомогательным, а особым жанром, и он прав: маленькие «минутные» шедевры стоят порой огромных законченных холстов, над которыми долго работали в тишине мастерских. Ведь этюд – это аккумуляция эмоций.

Игорь много раз бывал в тех местах, где прошла земная жизнь Христа, где истоки трех величайших религий мира. Натурные работы художника, привезенные из Иерусалима, не просто «быстрые» пейзажи. Они наполнены библейским контекстом, и марево над пустыней – не мимолетная констатация художником температурного движения воздуха, оно тревожит и меняет сам строй мысли зрителя, уводит в другие временные пласты.

Кто не мечтал, пусть не признаваясь себе, вернуться хоть на миг туда, в далекое детство, мир без теней, где нет ни страха, ни греха и где брызжет с сияющего солнцем неба слепой дождь на радость детям и траве? Нас выводит к нему живопись, полная света и цвета, Марины Андриевской, в холстах которой все живет и движется, и взгляду трудно сойти с тропы счастливого созерцания, которые интуитивно, но точно обозначил для нас художник.

Натюрморты Марины полны деталей и равнозначных друг другу сущностей: это вазы с цветами и сами по себе, рыбки в банке и веера, куклы, флаконы и свечи, словом, всякие штучки доброго дома. И этот предметный мир – не «мертвая природа». Здесь оживает на наших глазах всё, потому что мы смотрим глазами ребенка из своего далекого и желанного детства.

«Волшебный» фонарь на одной из картин Марины Андриевской отбрасывает не тени – он создает мозаику цветных лоскутков мироздания, большого мира, который пока кажется ручным. И ты, пройдя свой, уже взрослый путь почти до конца, понимаешь, что только в детстве не было подлого зазора меж умом и сердцем, и что ребенок – существо особого порядка, созданное по мановению и замыслу Божьему, а значит способное спасти мир, ибо блаженно его незнание греха и лжи, политики и корысти.

Настоящие уроки, как пишет Герман Гессе в своем рассказе «Детство волшебника», мы берем у яблоневых деревьев, дождя и солнца, леса и реки, у каждой травинки. И тогда даются нам истинная мудрость и просветление, ибо сопряжены они с мудростью небесной и замыслом Творца.

Поиски двух этих художников – одного корня. В их работах всё желает преобразиться, всё склонно к метаморфозам, а значит живет. И в этом – детская нечаянность благодатного познавания мира, удивление перед вечной его новизной.

«Та жизнь меня окликает…» - строка эпиграфа к рассказу Гессе. Детство окликает художников, зовет оно и всех нас. Что это – ностальгия? А, может быть, наоборот – предчувствие?