Почему политики 2000-х годов предпочитали фиолетовые галстуки

По-панковски брутальные объекты

Селфи человека XXI века, которое вам не понравится

Творческий гений Павла Игнатьева родился и созревал в уникальной атмосфере Дома художников на Песочной набережной, где быт соседствовал с профессиональной практикой его родителей-живописцев и деда-графика.

Последний создавал, выражаясь новоязом «нулевых», «айдентику праздничного Ленинграда», то есть афиши, поздравительные бланки и этикетки вин.

В колыбели всего ленинградского искусства — средней художественной школе имени Иогансона — Павел Игнатьев практиковал 8-миллиметровое кино, экспериментальное микширование на кассетных магнитофонах и издание треш-журнала по технологии «сделай сам».

К моменту выставки в музее Эрарта, одной из немногих персональных выставок, Павел Игнатьев успел зарекомендовать себя в качестве скульптора-реставратора.

Именно он нарядил зодчего Трезини в роскошную бронзовую шубу, которая сливаясь с локонами парика, порождает водопад тяжеловесной шерсти, являя собой целое повествование о приключениях барокко в суровом российском климате.

В творчестве Игнатьева важен жест, его пластические практики сродни перформансу, и в них обязательно есть что-то лихое.

Озорной гений автора, ненадолго затворившись в мастерской и руководствуясь, видимо, иррациональными импульсами, начал эксперимент с канцелярскими чернилами, которыми дедушки и бабушки подписывали открытки.

Фиолетовый проект Игнатьева носит агрессивное имя «Интервенция». В этом заглавии работает внутренняя форма слова, созвучная слову английскому Ink — чернила.

Художник наступает сразу по нескольким направлениям и вторгается в стерильное выставочное пространство, где не каждый день встретишь по-панковски брутальные объекты.

«Интервенция» Игнатьева — это ряд пластических вариаций, иллюстрирующих образы-озарения, а чаще размышления автора.

Перед нами отличный образец непонятного современного искусства, которое становится еще более загадочным при обращении к авторскому комментарию. Вечно молодого Игнатьева волнуют остромодные явления действительности. Местами они тесно связаны с меланхолией горожанина, для которого «лайф-стайл» является не просто глянцевым штампом, а синонимом понятия «экзистенция» — существование.

Выставка в музее Эрарта получается отчасти ностальгической. Здесь есть работа, посвященная товарищам юности, сошедшим с дистанции — они слишком близко к сердцу приняли повесть о чайке Джонатане и уже пять лет смотрят на океан сквозь нескончаемый тропический ливень. А вот серия работ, в которой автор задается вопросом: где эти хваленые технологии и когда успел закончиться технический прогресс? Неподалеку фургон, въехавший к нам прямиком из 1968 года, которого в Ленинграде никто в глаза не видел, поскольку в Советах в тогда произошло нечто прямо противоположное массовой оргии молодости и мистического энтузиазма.

Человек в работах Игнатьева напоминает бездушную модель-оболочку, которой ужасно неуютно в мире. Вот женщина, которой никак не уместится в идеальный круг, вот число Пи, выложенное обезглавленными телами, а вот отмучавшееся тело самоубийцы, погребенное, согласно какой-то диковинной традиции, лицом вниз. Человечки в работах Игнатьева — пассивная биомасса, которую при желании можно выкрасить в фиолетовый или заставить левитировать. Скульптурная инсталляция «Интервенция» — это удивительное модернистское селфи, являющее нам нового человека ХХI столетия, на которого очень не хотелось бы походить