Суть ширмы - что-то скрывать за собой и что-то открывать на своей поверхности. То есть ширма одновременно прячет и проясняет некий смысл. Но у ширмы есть еще одна особенность: она мобильна, ее легко, в отличие от шкафа, кровати или стола, перемещать с места на место.
Выставка Никиты Алексеева "Ширмы/Paravents/Wandschirmen/Screens" в МУАРе проходит в трех совершенно различных помещениях музея. Сперва - в сводчатом, тяжелом и торжественном пространстве Аптекарского приказа, построенного в XVII столетии. Затем - в двухсветном зале флигеля "Руина" (XVIII век), романтическом и пронизанном светом. И наконец - в ампирном Зеленом зале главного здания, где мерцают под потолком люстры ветхого венецианского стекла.
С места на место кочуют не только материальные ширмы, изготовленные Никитой Алексеевым. Происходит также перетаскивание смыслов из одного вещественного, но и ментального топоса - в другой.
Смыслы меняются, пересекаются, стареют, обновляются. Каковы они - решать каждому зрителю.
Когда я был маленький, ширм дома не было: они считались чем-то недопустимо мещанским. Но я до сих пор помню ширму в маленькой комнате в коммуналке, где жила сестра моей бабушки, женщина, как говорится, "простая". Ее рама выкрашена была густым лаком "под красное дерево", ткань - неопределенного буро-пурпурного цвета, затканная цветочками. Я понимаю, это была уродливая вещь, изготовленная, возможно, во времена НЭПа, может быть - после войны, чтобы отгородиться от всех пережитых ужасов и поверить, что жизнь прекрасна и непоколебима.
Как бы то ни было, за ней виделись удивительные тайны, ведь ширма непременно что-то прячет. Но, укрывая тайны, она просвечивает изнутри, намекая на возможность истины.
В человеческом жилище ширма, если задуматься (как это сделали китайцы и японцы, невероятно чуткие к среде обитания и понимающие, что она всегда замыкается в себе, но одновременно парадоксальным образом распахивается наружу), - самый формирующий пространство, если можно так выразиться по отношению к интерьеру, урбанистический элемент.
Стол, кровать, шкаф, плита, холодильник, кресло, диван - это геологические признаки интерьера. Его горы, холмы, долины и овраги. Их местоположение может меняться, но это нечто вроде землетрясения либо наводнения. Стулья, табуретки, картинки на стенах, книжки и безделушки на полках, полезные и ненужные приборы - это растительность в городе, всевозможное "благоустройство", мелкие и крупные монументы, а также бензоколонки и остановки общественного транспорта.
Ширмы среди перечисленного играют странную и очень важную роль. Они по определению легки и мобильны, но при этом способны до неузнаваемости изменять пространство без пожирающего целые кварталы пожара или ковровой бомбардировки.
И происходит это по-разному, что показывает, насколько непохоже ширма называется на разных языках. По-французски она paravent, по-итальянски paravento, то есть "укрывающий от ветра" - ну конечно, далекие романские кузены Цицерона, Тацита и Св. Августина более всего опасались иррациональных психических сквозняков. На склонном к мерцающей точности английском ширма - просто screen. Это экран, преграда, на которой то прямой, то обратной проекцией отбрасывается нечто либо адское, либо райское. Мы смотрим, однако преграда нас отгораживает от того, что нам чудится. И мы спасены от непонятной действительности, можем продолжать спокойно жить в нашем агностическом доме-крепости. По-немецки это Wandschirm. Почему немцы прибегли к тавтологии, ведь Wand и Schirm это почти синонимы? Почти, да не совсем. Первое - "экран", "заслон", "преграда". Второе - то же самое, но заодно "зонт", "шляпка гриба", и "купол парашюта". И вот вам философская складчатая трехмерность ширмы.
По-русски? Это слово на нашем языке звучит бритвенно резко, будто разрезает пространство. Наверно, недаром русские добавили к ментальному образу ширмы криминальное значение: ширмач, тот, кто ворует по домам, но не протискиваясь, как форточник, сквозь узкое отверстие "васисдаса", а скрывшись за экраном бытия.
